— Почему вы решили продать ее до начала выставки? — спросил я, с любопытством оглядывая просторный зал, заставленный лучшими работами Хорхе. — Обычно так делают, когда не уверены в ценности… Художник только хмыкнул, подойдя к мольберту, на котором стояла картина, полностью укрытая черной драпировкой. — О, мистер Гудмен, вы напрасно пытаетесь сбить цену, — сказал он. — Это величайшее из моих творений, а вы — крупнейший коллекционер и знаток живописи, так что мне вас не обмануть. Хотите быть первым, кто увидит это? Картина прославит на века нас обоих. Хорхе обошел мольберт и, помедлив, сдернул ткань. Он не посмотрел на картину даже мельком, вместо этого направив пристальный взгляд мне в лицо. Я подошел ближе и прищурился, рассматривая предполагаемый шедевр. «Новый Сальвадор Дали», как писали о нем восторженные блогеры на протяжении последних лет пяти. Молодой гений неосюрреализма. — Первым я уже не стану, — в задумчивости пробормотал я, вглядываясь в холст. — Первый — всегда художник. В картине определенно что-то было, да. Но гениальным творением я бы ее не назвал. Всего лишь полуоткрытая дверь, ведущая в непроглядно-темный коридор. Хорхе мастерски усилил черноту игрой контраста, и казалось, что можно просунуть руку в этот темный провал, туда, за плоскость картины. — Только не на этот раз, — ответил Хорхе, отвернувшись. — Я ни разу не видел картину целиком. Мне пришлось писать ее по частям, всякий раз прикрывая остальное бумагой. Целое — больше суммы частей, вы же знаете, мистер Гудмен? — Согласен, — пожал я плечами, не отводя взгляда от картины. — Но к чему такие сложности? В темноте коридора мне почудилось движение, и невольно я шагнул вперед, пытаясь разглядеть то, чего не могло быть за поверхностью, покрытой плотной смесью пигментов. — Вы наверняка помните, с чего я начинал, — отозвался он, продолжая смотреть куда-то за окно. На свое творение Хорхе так и не бросил ни единого взгляда. — Мой отец потерял все, когда мне было девять, и закончил свои дни в психиатрической клинике. Мы с матерью тогда едва смогли выжить… Но я запомнил главное, что успел рассказать и показать мне отец. Образы влияют на разум. Чаще всего — путем ассоциаций, но иногда, очень редко, напрямую. Они усиливают и дополняют друг друга. Я попытался отвести взор от картины и не смог. Что-то неторопливо выползало из темного коридора, протягивая склизкие ложноножки к моему лицу. — Я все разузнал, мистер Гудмен. Это вы тогда отсудили у моего отца все его лучшие работы. На них вы разбогатели в начале своей карьеры. Знаете, каково это — быть безумным? Черви скользнули хитиновыми щетинками по коже моего лица, забираясь под глазные яблоки. Дверь в коридор распахнулась настежь, и за ней была только тьма.
